Неточные совпадения
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка
офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
Солдаты все тагалы. Их, кто говорит, до шести, кто — до девяти
тысяч.
Офицеры и унтер-офицеры — испанцы. По всему плацу босые индийские рекруты маршировали повзводно; их вел унтер-офицер, а
офицер, с бамбуковой палкой, как коршун, вился около. Палка действовала неутомимо, удары сыпались то на голые пятки, то на плечи, иногда на затылок провинившегося… Я поскорей уехал.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до
тысячи человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые
офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти часов до двенадцати утра и с пяти до восьми вечера.
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять
тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
И в самом деле: образ
офицера, отдающего свои последние пять
тысяч рублей — все, что у него оставалось в жизни, — и почтительно преклонившегося пред невинною девушкой, выставился весьма симпатично и привлекательно, но… у меня больно сжалось сердце!
— Сейчас, — отвечал
офицер, — выдьте вон на минуту. — Смотритель и слуга вышли. — Я не шучу, — продолжал он по-французски, — десять
тысяч могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. — При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций.
— Что же делать, господин
офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, три
тысячи рублей в год и все готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в пять лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir, [прощайте (фр.).] еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты.
Когда он дошел до залы и уселся, тогда надобно было встать. Попечитель Писарев счел нужным в кратких, но сильных словах отдать приказ, по-русски, о заслугах его превосходительства и знаменитого путешественника; после чего Сергей Глинка, «
офицер», голосом
тысяча восьмисот двенадцатого года, густосиплым, прочел свое стихотворение, начинавшееся так...
Киреевский, получая деньги, справился в списке и заметил
офицеру, что лошадь оценена в восемьсот рублей, а не в
тысячу, что кучер, вероятно, ошибся.
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух
тысяч человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход, да еще такой, что не только король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
На этом бильярде Лев Николаевич в 1862 году проиграл проезжему
офицеру тысячу рублей и пережил неприятную минуту: денег на расплату нет, а клубные правила строги — можно и на «черную доску» попасть.
— Там выгодней гораздо! — подхватил тот. — Там полковой командир
тысяч двадцать пять,
тысяч тридцать получает в год, потому там этого нет:
офицеры все вразброд стоят.
Шагистика обратилась в легенду;
офицеров недостает до комплекта
тысячами.
Одна, степенно ведомая в пределах приличия роскошная жизнь благопристойной, так называемой добродетельной семьи, проедающей, однако, на себя столько рабочих дней, сколько достало бы на прокормление
тысяч людей, в нищете живущих рядом с этой семьей, — более развращает людей, чем
тысячи неистовых оргий грубых купцов,
офицеров, рабочих, предающихся пьянству и разврату, разбивающих для потехи зеркала, посуду и т. п.
— Господин мой юнкер, значит, еще не
офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор;
тысячу, больше душ мужиков себе имел и нам по
тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
Выстроили весь отряд четырехугольником, а в отряде-то
тысяч десять народу. Стали, ждем — стоим. Отрядный генерал на середину выехал, поздоровался: «Здорово, братцы!» — «Здравия желаем, ваше превосходительство!» — гаркнули. Объехал нас и выслал адъютанта. Красавец
офицер, на вороном коне, с «егорьем» на груди.
— Ну, право, ты не француз! — продолжал толстой
офицер, — всякая безделка опечалит тебя на несколько месяцев. Конечно, досадно, что отпилили твою левую руку; но зато у тебя осталась правая, а сверх того полторы
тысячи франков пенсиона, который тебе следует…
Да, да! — прибавил артиллерийской
офицер, — говорите, что вам угодно; а по-моему, тот, кто сказал, что может истрачивать по нескольку
тысяч человек в сутки, — рожден, чтоб повелевать миллионами.
Оно отнимает у государства
тысячи молодых, здоровых и талантливых мужчин и женщин, которые, если бы не посвящали себя театру, могли бы быть хорошими врачами, хлебопашцами, учительницами,
офицерами; оно отнимает у публики вечерние часы — лучшее время для умственного труда и товарищеских бесед.
— Ур-ра! — крикнул
офицер, и весь народ на площади
тысячами голосов разъярённо рявкнул...
— Ага-а!.. — кричит Миха. — Этот? Да, этот праведной жизни скот, как же! За игру в карты из военных выгнан, за скандалы с бабами — из духовной академии! Из
офицеров в академию попал! В Чудовом монастыре всех монахов обыграл, сюда явился — семь с половиной
тысяч вклад сделал, землю пожертвовал и этим велик почёт себе купил, да! Здесь тоже в карты играет — игумен, келарь, казначей да он с ними. Девка к нему ездит… О, сволочи! Келья-то у него отдельная, ну, он там и живёт как ему хочется! О, великая пакость!
Я, — а ведь я писатель, следовательно, человек с воображением и фантазией, — я не могу себе даже представить, как это возможно решиться: за десятки
тысяч верст от родины, в городе, полном ненавидящими врагами, ежеминутно рискуя жизнью, — ведь вас повесят без всякого суда, если вы попадетесь, не так ли? — и вдруг разгуливать в мундире
офицера, втесываться без разбора во всякие компании, вести самые рискованные разговоры!
То есть вы понимаете меня, — это черт знает что такое! Триста золотых червонцев — ни больше, ни меньше!.. А ведь это-с
тысяча рублей! Полковницкое жалованье за целый год службы… Миллион картечей! Как это выговорить и предъявить такое требование к
офицеру? Но, однако, я нашелся: червонцев у меня, думаю, столько нет, но честь свою я поддержать должен.
— История в том, что по закону
офицер не может жениться раньше 28 лет. Если угодно жениться, то или со службы уходи, или же взноси пять
тысяч залога.
— Мне кажется, ваше превосходительство, она совсем не стоит четырех
тысяч, — сказал один из молодых
офицеров.
Когда Илька, месяц спустя, бежала с Цвибушем от полка, она была одета в платье, которое обошлось
офицерам в полторы
тысячи франков.
Еще известие пришло из Архипелага, что одна женщина приехала из Константинополя в Парос и живет в нем более четырех месяцев на английском судне, платя слишком по
тысяче пиастров на месяц корабельщику, и сказывает, что она дожидается меня; только за верное еще не знаю; от меня же послан нарочно верный
офицер, и ему приказано с оною женщиной переговорить, и буде найдет что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно.
— В N. полку общество
офицеров в
тысячу раз хуже здешнего, — продолжал он.
— Он странно играет, всегда аребур и не отгибается: когда везет, это хорошо, но зато, когда уже не пойдет, можно ужасно проиграться. Он и доказал это. В этот отряд, ежели считать с вещами, он больше полуторы
тысячи проиграл. А как играл воздержно прежде, так что этот ваш
офицер как будто сомневался в его честности.
Мне было противно, что он, потому верно, что я знал по-французски, предполагал, что я должен был быть возмущен против общества
офицеров, которое я, напротив, пробыв долго на Кавказе, успел оценить вполне и уважал в
тысячу раз больше, чем то общество, из которого вышел господин Гуськов.
— С десятью тысячами-то? Плохиссиме… Бог ее знает, азарт ли на нее такой напал, или совесть и гордость стали мучить, что себя за деньги продала, или, может быть, любила вас, только, знаете ли, запила… Получила деньги и давай на тройках с
офицерами разъезжать. Пьянство, гульба, беспутство… Заедет с
офицерами в трактир и не то, чтобы портвейнцу или чего-нибудь полегче, а норовит коньячищу хватить, чтоб жгло, в одурь бросало.
Настроение армии было мрачное и угрюмое. В победу мало кто верил.
Офицеры бодрились, высчитывали, на сколько
тысяч штыков увеличивается в месяц наша армия, надеялись на балтийскую эскадру, на Порт-Артур… Порт-Артур сдался. Освободившаяся армия Ноги двинулась на соединение с Оямой. Настроение падало все больше, хотелось мира, но
офицеры говорили...
Всякая спайка исчезла, все преграды рушились. Стояла полная анархия. Что прежде представлялось совершенно немыслимым, теперь оказывалось таким простым и легким! Десятки
офицеров против
тысяч солдат, — как могли первые властвовать над вторыми, как могли вторые покорно нести эту власть? Рухнуло что-то невидимое, неосязаемое, исчезло какое-то внушение, вскрылась какая-то тайна, — и всем стало очевидно, что
тысяча людей сильнее десятка.
Наши
офицеры смотрели на будущее радостно. Они говорили, что в войне наступает перелом, победа русских несомненна, и нашему корпусу навряд ли даже придется быть в деле: мы там нужны только, как сорок
тысяч лишних штыков при заключении мира.
Выступили мы. Опять по обеим сторонам железнодорожного пути тянулись на север бесконечные обозы и отступавшие части. Рассказывали, что японцы уже взяли Каюань, что уже подожжен разъезд за Каюанем. Опять нас обгоняли поезда, и опять все вагоны были густо облеплены беглыми солдатами. Передавали, что в Гунчжулине задержано больше сорока
тысяч беглых, что пятьдесят
офицеров отдано под суд, что идут беспощадные расстрелы.
Передавались и другие вести: в Севастополе все броненосцы захвачены восставшими матросами, адмирал Чухнин с
офицерами атакует их на миноносцах, крепостные форты разрушены артиллерийским огнем, убито десять
тысяч человек…
С изумлением читали мы в иностранных газетах, что у японцев маршалы и адмиралы получают в год всего по шесть
тысяч рублей, что месячное жалованье японских
офицеров — около тридцати рублей.
А на станциях высились огромные склады фуража и провианта. Рядами тянулись огромные «бунты» чумизной и рисовой соломы, по тридцать
тысяч пудов каждый; желтели горы жмыхов, блестели циновки зернохранилищ, доверху наполненных ячменем, каолином и чумизою. Но получить оттуда что-нибудь было очень не легко. Мне рассказывал один офицер-стрелок. Он дрожал от бешенства и тряс сжатыми кулаками.
Скажу только, что крестьяне-воины при первом пушечном выстреле разбежались; но баронесса Зегевольд и оба Траутфеттера с несколькими десятками лифляндских
офицеров, помещиков и студентов и едва ли с
тысячью солдат, привлеченных к последнему оставшемуся знамени, все сделали, что могли только честь, мужество, искусство и, прибавить надо, любовь двух братьев-соперников.
— Он подделал бланк своего товарища графа Потоцкого на вексель в десять
тысяч рублей. Тот заплатил, но сообщил об этом командиру и
офицерам. Полковник был сейчас у меня. Я отдал ему для передачи Потоцкому десять
тысяч и умолял не доводить дело до офицерского суда. Сейчас поеду хлопотать у военного министра. Он, надеюсь, пожалеет мои седины, не допустить опозорить мое имя…
Часть родового имения, полученную еще при жизни отца Владимиром Сергеевичем, последний продал брату Сергею Сергеевичу за наличные, которые ушли на бурную и дорогую жизнь холостого молодого гвардейского
офицера, как ушли и те несколько десятков
тысяч, которые выделил ему тоже при жизни его отец, Сергей Платонович.
Как только дверцы захлопнулись, молодой
офицер почувствовал, что несется к неизбежному, увлекаемый какою-то неизвестною целью — его охватило странное, невыразимое ощущение.
Тысячи смутных волнений поочередно сменялись в его душе: беспокойное любопытство, раскаяние в легкомыслии, радостная жажда предстоящей любви, которая, во всяком случае, не могла представляться особенно мрачною, так как была возвещена такими прелестными ручками и такою обольстительною улыбкою.
— Кажется все. Я отпер найденную на стуле сумочку и в ней оказалось четыре
тысячи шестьсот тридцать восемь рублей кредитными билетами, носовой платок и золотой портсигар с папиросами, — указал полицейский
офицер на стол в приемной, где лежали раскрытая сумочка и поименованные им вещи и деньги.
Выдавая себя за моряка, и, будучи по профессии моряком, я вскоре сошелся с кружком морских
офицеров и судовладельцев и через их посредство поступил на службу в общество «Кавказ и Меркурий» помощником капитана парохода «Эльбрус», а три месяца спустя женился на дочери одного крупного рыбника Платонова, за которой взял приданого полтораста
тысяч.
То двигались
тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами, и по команде
офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах.